Азеф

Азеф помчался к начальнику петербургской охранки генералу Герасимову. Одна голова хорошо, две — лучше. Генерал от жандармерии и генерал от провокации составили письмо. Адресату предлагалось: коль скоро революционный суд обратится к вам, вы ответите: «Помилуйте, ведь не мог же я, как бывший директор департамента, выдавать все, что происходило в департаменте». Этот аргумент подействует сильно». Засим тронули чувствительную струну Лопухина как отца семейства: дескать, я, Азеф, «позволю себе выразить надежду, что вы примете во внимание мою судьбу и, главное, судьбу моей семьи. Они ничего не знают, ничего не имеют. От них отвернутся все, они будут убиты, если не физически, то нравственно. Прошу вас, поймите это положение и сжальтесь над ним». И занавес: «Всегда к вам расположенный и ждущий от вас своей участи».

Дальнейшее мы никогда бы, пожалуй, не узнали, если бы не стенограмма, в которую нам и позже придется заглянуть. Из этого стенографического отчета узнаешь об эпизоде хотя и несколько противоречивом, зато красноречивом.

Генерал-майор Герасимов:

— 21 ноября я был у Лопухина. В прихожую его квартиры, пока прислуга снимала с меня пальто, вошел сам Лопухин. Я поздоровался с ним. Лопухин спросил: «Что, вы по делу, Александр

Васильевич, по служебному или частному?»—и пригласил меня в свой кабинет. Я ему ответил, что пришел по просьбе Азефа ввиду революционного суда над ним, угрожающего его жизни. Заметив по выражению лица Лопухина и его нервности, что мой приход для него крайне неприятен, я ему письма Азефа не передал, а изложил на словах то, о чем просил Азеф в письме... Лопухин ответил, что он дал ответ Азефу, что на суд революционеров он не пойдет, но, конечно, если ему приставят браунинг, то не может быть и речи, что он должен сказать правду, а не лгать, и выбора между ним, Лопухиным, и Азефом не может быть... Я заявил Лопухину, что обнаружение Азефа равносильно измене, что по долгу присяги, совести, чести и благородства он не должен предавать Азефа.

Лопухин швырнул листок в огонь. Эта кремация успокоила Алексея Александровича. С тем легкомыслием, которое ему было свойственно (если верить запискам кузена), ок решил, что все образуется. Заблуждение (если оно. было) длилось недолго. На следующий день, поздним вечером, без звонка в прихожей в его кабинете, освещенном настольной лампой, возникла толстая фигура в черном драповом пальто и высокой каракулевой шапке— то был... Азеф.

Имя человека, подтвердившего службу Азефа в департаменте полиции, знали Бурцев, трое судей и представители ЦК эсеров. Ни Бурцев, ни судьи (включая и Фигнер, несмотря на ее тогдашнее доброжелательство к Азефу) не могли, конечно, толковать с ним по душам. Остаются его защитники — Чернов, Натансон, Савинков.

« назад